«А из кого ещё набирать избирательные комиссии?»

Сопредседатель «Голоса» — о том, как и почему учителя участвуют в нарушениях на выборах

8 сентября 2023 года в России начались выборы разных уровней — губернаторов, депутатов заксобраний, а также глав и депутатов муниципальных образований. Как и на любых других выборах, значительное количество участков находятся в школах, а избирательные комиссии зачастую состоят из учителей.

«Вектор» поговорил с сопредседателем движения «Голос» Станиславом Андрейчуком о том, как на территории школ составляют избирательные комиссии, почему к этой работе в основном привлекают педагогических работников, как и насколько часто их привлекают к нарушениям на выборах, и что делать людям, которые не хотят участвовать в фальсификациях.

— В хронике дня голосования, которую ведёт «Голос», уже сейчас (интервью записывалось 9 сентября — прим. «Вектора») довольно много упоминаний избирательных участков, которые находятся на территории школ, и педагогических сотрудников, участвующих в нарушениях на выборах. По какому принципу на территориях школ составляют избирательные комиссии? Правда ли, что это зачастую сотрудники этой школы или каких-то соседних, или просто какой-то распространённый стереотип, и на самом деле дела обстоят как-то иначе?

— Это действительно в значительной степени сотрудники этих школ. Понятно, почему там находятся участки — а где ещё находиться? Кроме школ, наверное, больше нет таких ведомств, которые бы были фактически в каждом квартале. На вопрос, почему учителя находятся в этих комиссиях, тоже ответ очень простой — потому что это одна из самых массовых бюджетных профессий.

Членов комиссий очень много — почти миллион человек по стране, и набрать их ещё из кого-то может быть затруднительно. Кто у нас может быть сопоставимым по массовости? Сотрудники ЖКХ и правоохранительных органов — ну, тут всё-таки надо работать с документами, поэтому учителя здесь более подходящие. 

Это не какая-то российская специфика — бюджетники и в других странах привлекаются к проведению выборов. Где-нибудь во Франции комиссии вообще будут целиком состоять из сотрудников министерства внутренних дел. Оно там, правда, гражданское — не полиция, а скорее общебюрократическое ведомство. Это норма, потому что а из кого ещё набирать?

Можно, конечно, пригласить и других людей — и партии пытаются кого-то приглашать — но по факту у нас всё равно огромная бюджетная сфера. Да и большой разницы, я думаю, не будет, потому что по тому, как происходит принуждение избирателей, мы видим, что нет особой разницы между бюджетниками и сотрудниками коммерческих компаний — как одни, так и другие совершенно спокойно идут под принуждением. В этом смысле страта общая и проблемы у всех общие.

— А есть ли какая-то статистика, подтверждающая, что большинство избирательных участков находятся в школах?

— У нас нет какой-то очевидной статистики по этому поводу, мы специально не считали. Но вы можете взять любой среднего размера город и посмотреть адреса избирательных участков — всё будет совершенно понятно. С комиссиями аналогично — можно взять 10 разных городов, ткнуть в 10 более-менее крупных участков — типичных, по 2-3 тысячи избирателей, в спальных районах — и посмотреть, кем работают члены комиссии. Я думаю, что у вас не останется больших сомнений. 

Есть специфические участки, конечно, например в СИЗО. Они могут быть и в лечебном заведении, и тогда там, скорее всего, будет кто-то из медицинского персонала. Есть большое количество маленьких участков в сельской местности, и там тоже в основном учителя, почтальоны, сотрудники сельсовета, ещё что-то такое — это те, кто умеет работать с документами, кому это привычно. А из кого ещё набирать?

— Какие самые распространённые нарушения, которые фиксируют ваши наблюдатели? Предполагаю, что в школах, раз уж именно там зачастую находятся участки, ситуация мало отличается от общей картины.

— Нарушения бывают разные. Большая часть того, что является нарушениями — это на самом деле мелочи. У нас законодательство жутко запутанное. Если идут выборы, например, в Государственную Думу, то, там есть общий Федеральный Закон, есть единый закон по выборам депутатов в Госдуму, плюс ещё какие-то региональные выборы, которые регулирует региональный закон, и так далее и тому подобное. 

Процедуры такие, что наши электоральные юристы уже периодически начинают путаться, тем более, что эти законы переписывались «заплатка на заплатке» — так, что одно положение противоречит другому, и так просто не разберёшься. 

Например, сейчас постоянно идут конфликты по поводу статуса наблюдателя у представителей СМИ. Могут ли они фотографировать и вести видеосъёмку или не могут? Вот написано так, что мы-то считаем, что могут, надо просто подать уведомление, но формулировки такие, что комиссии могут вполне верить, что это не так и надо разрешение.

Такие формулировки написаны специально, они сознательно ведут к этим конфликтам. А членам комиссии умышленно дают соответствующие разъяснения, что они тут главные на участке. Подобных примеров довольно много. 

А учитывая, что у нас ещё появилось трёхдневное голосование, ещё какие-то совершенно неожиданные формы, которые очень сильно запутывают, люди просто ошибаются и начинают психовать, и пошло-поехало. Многие такие вещи на участках можно разрешить просто за счёт разговора, это не предумышленные вещи.

Но, естественно, есть опредёленная категория территорий — регионов или частей регионов — как часть Подмосковья, например, где сейчас самый треш происходит, или Краснодарский край, или Кузбасс, или ещё что-нибудь в этом духе, где действительно есть массовые фальсификации.

Это вбросы бюллетеней, многократная выдача бюллетеней одним и тем же лицам (то, что обычно называется «карусельным» или «круизным» голосованием), перекладывание бюллетеней из стопки за одного кандидата в стопку за другого кандидата, переписывание протоколов. Это всё, наверное, всем хорошо известно. 

Другой вопрос, что в значительной степени этими вещами может заниматься далеко не вся комиссия. Есть руководящая тройка — председатель, зампредседателя и секретарь — и зачастую все фальсификации делают только они. Могут прийти ночью в течение трёхдневного голосования, открыть кабинет и всё переписать, а остальная комиссия, особенно если её не очень хорошо подготовили, даже знать не будет. А она сама не рвалась готовиться, потому что это просто дополнительная нагрузка, бюджетники редко сами просятся в комиссию.

— Насколько распространены массовые фальсификации, о которых вы говорите? Это какая-то обыденная практика, или какие-то отдельные частные случаи, о которых просто очень громко слышно?

— Россия страна большая и очень разная. Есть регионы, где это очень сильно распространено, а есть такие, где вообще не распространено. Причем они вполне могут быть соседними.

Вы можете приехать в Кузбасс и прийти в ужас, а можете приехать в соседнюю Томскую или Новосибирскую область, и там 10 лет будете сидеть на избирательном участке и ни разу никаких проблем не увидите. На самом деле значительная часть страны не фальсифицирует выборы.

Но у нас также есть огромные территории, которые занимаются сплошными фальсификациями. Причем деление может происходить даже внутри одного региона — половина региона такая, а половина такая. Классический пример — Подмосковье, или Петербург, практически поделённый пополам. 

Часто в регионах, где фальсификации достигают достаточно больших масштабов, мы можем увидеть, что в столице региона фальсификаций почти нет, а во всей остальной части есть. В региональном центре больше наблюдателей, какие-то активисты уже появляются, да и за крупным городом проще следить — и кандидатам, и политическим партиям в том числе. 

Давайте возьмём для примера какой-нибудь среднестатистический регион типа Алтайского края. В Барнауле, региональном центре, 700 тысяч жителей и полмиллиона избирателей. Это примерно 250 избирательных участков, и они все расположены очень компактно. Почти все участки крупные, за исключением тех, которые совсем где-то на окраине. 

При этом в остальной части Алтайского края, наверное, порядка двух тысяч избирательных участков (всего в Алтайском крае 1684 избирательных участка — прим. «Вектора»). Многие из них по 500-700 человек и находятся чёрт знает где. Бывает, что члены комиссии протоколы в территориальную комиссию на лодке ночью везут, потому что дороги нет. Это я не придумываю, я сам в Алтайском крае много лет работал координатором наблюдения.

Есть в Алтайском крае такой населённый пункт, как Усть-Чарышская Пристань — это районный центр, но туда нет асфальтовой дороги, несмотря на то, что меньше 100 километров до регионального центра, часть района находится на другом берегу Оби, а ближайший мост находится в 100 километрах в Барнауле.

То есть вы ночью посчитали бюллетени, садитесь на лодку и через довольно широкую реку Обь плывёте в райцентр, чтобы сдать протокол. Вы заколебётесь закрывать весь регион избирательными участками. Это очень-очень сложно и очень трудоёмко. 

Может показаться, что 500 человек — это не так много по сравнению с трехтысячными участками в городе, но таких участков по 500 человек набирается тысяча, и уже получается полмиллиона избирателей. 

В крупных городах, как правило, гораздо более честный подсчет, но и скандалов именно оттуда гораздо больше, и мы это видим сейчас. В городе проще найти квалифицированных наблюдателей и подготовить новых — обычно это или студенты, или люди с хорошим образованием, их можно собрать и обучить.

А если вы поедете в какой-то глухой район, который находится где-нибудь в предгорье, то попробуйте ещё там найти людей, которых вы за час-полтора сможете подготовить к какому-то нормальному наблюдению, и чтобы они ещё не боялись, например, главу района, который может их уволить и потом придётся искать новую работу. 

Проблем много, и они совершенно объективные. В городах шума и медийности больше, в городах проще наблюдать, чем где-нибудь на селе, и поэтому города честнее.

Проблема с регионами, где много фальсификаций, в том, что они вроде бы по численности избирателей не так велики. Чечня маленькая, Ингушетия вообще крошечная, Дагестан небольшой. Есть там и большие по населению регионы — Краснодарский край или тот же Кузбасс. Они достаточно крупные, но проблема в том, что в этих регионах официальная явка под 99%. 

Новосибирск приходит голосовать по-настоящему, и у него явка около 30% вместе со всеми нагнанными зависимыми избирателями, а в Чечне и в Кузбассе она будет 90% или 99%. В Новосибирске голоса распределятся, скажем, 30% у «Единой России» и 25% у КПРФ, а в Чечне и в Кузбассе у «Единой России» будет 90%. 

Соответственно, это всё переворачивает на федеральных выборах. Там этот гандикап, который дают регионы, которые мы обычно называем «электоральными султанатами», перевернуть практически невозможно. Для этого явка в Новосибирске должна быть такой же, как официальная явка в Кузбассе, или хотя бы сопоставимой.

— Мы разбирали, почему в некоторых регионах результаты считают честно, теперь предлагаю поговорить о том, почему выборы фальсифицируются, не из идейных же соображений это делается. Какие рычаги воздействия обычно используются для того, чтобы сотрудники избирательных комиссий вбрасывали бюллетени и совершали другие методы фальсификаций, про которые мы только что говорили?

— Рычаги такие же, как и в случае с принуждением к голосованию. Мотивация одна и та же, даже деньги, кажется, дают достаточно редко. Руководящей тройке что-то отписывают, а рядовым сотрудникам на вопрос: «А что нам за это будет?» отвечают: «Скажите спасибо, что за это ничего не будет». По такой логике это всё действуют — мы вас не накажем, а если не сделаете, то накажем, например, уволим. 

В больших городах с этим попроще, но вы попробуйте в моногороде или небольшом населённом пункте найти работу, это практически невозможно. Поэтому мы видим, что такая мотивация действует одинаково на бюджетников, и на тех, кто работает в коммерческой сфере. Нормальных профсоюзов нет, работники бесправны и защищаться не могут. 

«Бунты» работников мы видим только в тех случаях, когда становится совсем невмоготу. Сейчас по стране почтальоны начали массово увольняться, потому что им срезали зарплаты и некоторые начали получать по 2000 рублей в месяц. Недавно мы видели, как в каком-нибудь Wildberries или условной доставке «Яндекса» люди бастовали, но это когда люди совсем уже перестают держаться за работу и думают: «Ну ладно, вот сейчас я выступлю». 

А в нормальных условиях, при средней зарплате люди держатся за эту работу и понимают, что другую не найдут. Поэтому в крайнем случае пойдут в избирательную комиссию и там скажут, что делать. а в более лёгком случае придут голосовать туда, куда скажут, а в случае онлайн-голосования — ещё и так, как скажут.

Онлайн-голосование воспринимается как более страшное, потому что в кабинке можно фигу показать и проголосовать за кого хочешь, а с онлайн-голосованием становится сложнее, потому что не знаешь, имеет ли начальник возможность проверить. Этого никто до конца не понимает.

У нас люди (неважно, учителя это или не учителя) во всей стране находятся под огромным прессингом — и в плане угроз, и в плане цензуры. Люди постоянно находятся под каким-то государственным давлением вне зависимости от того, где и кем они работают. В этом смысле не будет разницы между уборщицей в школе и сотрудником Газпрома, или тем, кто работает где-нибудь во ВКонтакте или Mail.ru Group.

— А известны ли случаи, когда такие угрозы воплощали в жизнь? Бывает ли такое, что кто-то просто встал в позу и сказал: «Нет, я таким заниматься не буду, буду честно считать», и человека реально увольняли, или о таких случаях неизвестно?

— Про такие истории практически не слышно. В основном идти на конфликт очень затратно, требовать от людей героизма не стоит. Чаще всего это какая-то фига в кармане. У нас (у «Голоса» — прим. «Вектор») были случаи, пару лет назад точно, когда люди к нам обращались и говорили: «Я сейчас пойду, вот так сделаю, вы же сможете мне, если что, помочь с адвокатом?». Или ещё с чем-то таким.

Такие разговоры были, такие сообщения к нам поступали. Мы с людьми переписывались, но не можем сказать, чем заканчивались такие истории, потому что потом люди уже не обращались. Но в принципе такие ситуации бывают. Про членов комиссии сложнее сказать, но с теми, кто идёт наблюдателем, постоянно что-то такое случается — например, отнимают бизнес, если человек сильно упирается. 

В Кемеровской области есть известный наблюдатель Вячеслав Чернов, который при этом ещё и предпринимательствует на местном горнолыжном курорте. Он уже достал [избирательную комиссию] своими жалобами на фальсификации, в правоохранительные органы всё время писал, серьёзно к всему этому отнёсся. У него проблемы, и уголовные дела на него заводили, и всё-всё-всё, поэтому угроза реальная.

Конечно, надо понимать, что в каких-то ситуациях можно просто сказать: «Нет, я это делать не буду», и это сойдёт с рук, а в каких-то ситуациях не сойдёт. Надо в каждом конкретном случае это может происходить по-разному. Грубо говоря, от директора школы будет зависеть, и от региона, в котором это всё происходит, и от большого количества других факторов.

— Екатерина Шульман в совместном с вами эфире на ютуб-канале «Голоса» в свойственной ей манере обратилась к педагогическим работникам и говорила, что в дни голосования лучше просто не приходить на избирательный участок, и пусть этой «омерзительной работой», как она её назвала, занимается кто-то другой. Вы согласны, что это подходящая инструкция к тем людям, которые не хотели бы заниматься фальсификациями?

— Если вас реально заставляют, а вы не хотите и при этом чувствуете угрозу, то, конечно, лучше не влезать в эту историю. Лучше избежать, чем соучаствовать. Если можете сопротивляться, то, конечно, лучше сопротивляться, но, опять же, сопротивление требует определённого уровня риска. Мы, теоретически рассуждая на диване с чайком, можем говорить, что люди должны идти и сопротивляться, но на практике требовать такого от людей нельзя.

Если бы действительно были структуры и сообщество, которое друг друга поддерживает, тогда это была бы работающая стратегия. Поскольку у нас общество очень атомизированное, каждый сам за себя, то коллектив за вас не встанет и требовать от людей, чтобы они шли и говорили: «Нет, я буду честно считать и всех остальных заставлю», очень сложно, учитывая все риски. Поэтому да, мне кажется, что лучше хотя бы себя не подставлять, хотя бы себя не пятнать.